– Ишь ты чего надумал! – Карислава даже засмеялась, пораженная дерзостью этого замысла.

– Пойдем-ка со мной! – Людомир встал и поднял ее, держа за обе руки. – Пусть Благожит, коли хочет жену назад получить, на дочь ее выменяет. А коли ты возвращаться не захочешь, пусть на долю пеняет. Ты баба молодая, резвая, горячая! Как раз по мне!

Он подтолкнул ее к лодке. И возмущенная Карислава сообразила: она здесь одна с ним и четырьмя его отроками, до луга, мужа и прочих Хотимировичей не докричишься, хоть охрипни. Никто их здесь не видит, не слышит, а и услышит – решит, водяные да вилы играют, людей манят на гибель.

– Ты мне сразу по нраву пришлась, – Людомир обнял ее и прижал к себе. От него веяло жаром, рубаха на груди и плечах была влажной от пота, дыхание пахло хмельным медом. – Сразу как увидел… думаю, ну, куда этому плесняку такая жена… Пойдем со мной. Княгиней волынской тебя сделаю.

– Пусти меня! – одолевая волнение, Карислава пыталась вырваться из его горячих рук. – Опомнись! У тебя есть княгиня!

– Я в доме хозяин – какую захочу, та и будет!

– Дети у меня! Трое! Куда я от них…

– Детей мы еще народим! И будут всеми землями Дулебовыми владеть!

– Да как ты можешь так богов оскорбить – в такой день, у хозяина доброго, почти свата, жену увезти! – стыдила его Карислава, упираясь и не давая увлечь себя к лодке.

Но ей приходилось убеждать и себя. Род определил ее судьбу, и ей оставалось лишь повиноваться, но в словах Людомира содержалось много правды. Противостоять беде будет много легче, если волыняне и хотимиричи соберут силы воедино, как это сделали северные и южные русы. А Благожит, лелея дедовы заветы и уповая на помощь чуров, погубит и себя, и детей, и всех потомков. Все потому, что робок и умом, и сердцем. Как деды велели, так и живет. А времена меняются, и уже отвага нужна: и на поле ратном, и в том, чтобы начать решать самому.

Людомир этой отваги имел в избытке. Его наполняла темная, диковатая, стихийная сила – он был как бык с налитыми кровью глазами. И живая женская стихия в крови Кариславы отзывалась этой силе. Ее тянуло к нему, и желание подсказывало: соглашайся, вы не только сами станете едины, но сольете и земли, чтобы два рода стали одним – вдвое сильнейшим…

И стоило ей лишь допустить в мыслях, что скажет «да», как сам Сыр-Матер-Дуб словно перевернулся. Она будто умерла мгновенно и родилась заново: замелькали образы другой жизни, другой земли, семьи… Все это останется за спиной – Хотимирль, Благожит, Толкун-Баба…

Но род ей измены не простит. Бывает, что женка не одолеет искушения и бежит от постылого мужа к другому. Редко такое бегство удается: род затевает тяжбу с родом, во избежание бесчестья, и женка, если совсем не хочет возвращаться, отправляется в Невидье, пополняя число чернавок, отторгнутых родом людским. И неужели она, княгиня, отрада и гордость племени, разделит эту позорную участь?

Перед глазами встала Толкун-Баба – та, которую Карислава боялась в детстве и почитала в зрелом возрасте. Толкун-Баба проклянет ее за предательство и бесчестье. Истолчет в своей ступе… она умеет истолочь живого человека, так что он станет мертвым, убеги хоть за тридевять земель…

– Нет, пусти! – Уже было готовая покориться, Карислава рванулась из рук Людомира. – Не будет добра! Погубим мы и себя, и роды свои…

– Я никого не боюсь! – рявкнул Людомир и даже топнул, в точности как бык, вновь схватил ее за руки. – Пусть мне помешает кто! Пусть мне Благожит помешает и все деды-бабы его! Я как сказал, так и сделаю!

Дышащий жаром, он пылал от гнева и уже не слушал Кариславу: лишь уловив ее колебание, почти согласие, больше не сдерживался. Обхватив женщину, Людомир оторвал ее от земли, готовясь нести в лодку. Карислава закричала изо всех сил, молотя кулаками по его горячим, влажным от пота плечам.

И вдруг Людомир издал дикий вопль, пошатнулся и рухнул на песок. От лба голову пронзила резкая боль, будто туда вошло копье и пробило череп насквозь. Карислава, упавшая вместе с ним, кричала от ужаса и пыталась вырваться; он уже не держал ее, точнее, не замечал, что по-прежнему сжимает в судорожных объятиях какое-то существо. Ужасный крик его разнесся над рекой, камышами, ивами, будто здесь вдруг выскочило со дна невиданное чудовище.

Отроки выскочили из лодки и бросились к ним: им в первый миг показалось, будто женщина, сопротивляясь, ударила князя ножом или что-то вроде этого. В темноте было трудно разглядеть, что за неистовая возня происходит на песке и почему князь кричит не переставая. Карислава тоже кричала и барахталась, пытаясь выбраться из-под тяжелого тела. Ясно было одно: Людомир навлек на себя какую-то страшную беду, но какую?

Плат свалился с головы Кариславы и закрыл лицо; вслепую, наступая на длинный размотавшийся конец, она кое-как отползла-отковыляла в сторону и поднялась на ноги. Людомир бился на песке, беспорядочно размахивая руками, крик сменился мучительными стонами. Карислава отскочила, хотела было бежать, но опомнилась. Людомир ей больше не угрожал, напротив – нуждался в помощи. В него вцепился какой-то злой дух и невидимыми клыками грыз голову изнутри.

А ведь она пыталась ему сказать: остановись, опомнись, побойся богов! Почему он не послушал!

Отроки бестолково метались над господином, не зная, что делать.

– Дайте ему воды! – крикнула Карислава, лихорадочно пытаясь закрепить плат на голове, чтобы хоть держался.

Один метнулся назад в лодку, схватил кринку с медом, выплеснул, что там оставалось, дрожащими от ужаса руками зачерпнул воды, принес.

– Держите его! – распоряжалась Карислава. – Он же зашибется!

Хорошо, что кругом был песок: Людомир бился, ничего не видя, и мог расшибить голову о ствол или камень. Отроки, наконец одолев ужас, приступили к нему: двое уцепились за руки, двое сели на ноги, но видно было, что им нелегко и вчетвером удерживать своего могучего господина.

Карислава встала на колени и попыталась его напоить. Но едва она влила немного воды ему в рот, как Людомир захрипел и дернулся; отроки едва успели отскочить, как его стошнило – с такой силой и обильностью, будто из ведра с размаху плеснули.

– Повезем его назад! – воскликнула Карислава, когда рвота прекратилась. – Только Толкун-Баба…

Обмениваясь бессвязными восклицаниями, отроки сняли пояса и связали ими Людомира: иначе он, вздумай снова биться, опрокинул бы лодку и погубил всех. С трудом затащили его внутрь, взялись за весла. По пути Карислава думала, куда его везти. Проклятые русы сожгли Кокурину весь, теперь в ближайшей округе и пристанища близ берега нет.

– Назад, на луг, где игрища! – решила она. – Там люди, оттуда отвезут. А может, и Толкун-Баба не ушла еще…

Игрища уже затихали, лишь видны были издали летающие во тьме живые огни – витени в руках резвой молодежи. Одни гуляки наплясались до одури, другие напились до бесчувствия, и возле каждого куста белели рубахи спящих. С гребня берега доносилось протяжное девичье пение, у отмели раздавался приглушенный визг купающихся.